«Я на пути, которым могу идти». Стас Намин — о творческой свободе и актуальности
Стас Намин — фигура, без которой невозможно представить историю отечественной рок‑музыки и культурного андеграунда второй половины XX века. Начав творческий путь еще в школьные годы с группы «Меломаны», он создал легендарные «Цветы», ставшие символом советского рока. В 1980‑е Намин расширил горизонты: учредил Московский симфонический оркестр, собрал рок-группу «Парк Горького» и вывел ее на международную сцену, организовав первый масштабный зарубежный тур. Не ограничиваясь музыкой, он стал первопроходцем в сфере независимого продюсирования, а в 1990‑е основал Театр Стаса Намина — уникальный синтез музыкального и драматического жанров. Сегодня Стас Намин продолжает экспериментировать: пишет симфоническую музыку, ставит спектакли, занимается живописью и фотографией. Его творческий путь — это история постоянного поиска и умения оставаться актуальным вне времени.
Фрагмент беседы (полная версия интервью «Культуре Москвы» доступна на видео).
— Сегодня «Культура Москвы» — в Московском театре музыки и драмы Стаса Намина. Стас Намин, которого не надо представлять, любезно пригласил нас в святая святых — в свой кабинет, и мы бесконечно этому рады. Продюсер и издатель — две ваши важные ипостаси. В то время, когда вы организовали Центр Стаса Намина, вы стали первыми в рок-пространстве. Почему возникла необходимость быть продюсерским центром и одновременно студией звукозаписи?
— Никакой необходимости не было. Все, что делалось, происходило по наитию, по тому, как складывалось. Группа «Цветы», которую я сделал давным-давно, прожила сложную жизнь разных запретов, поэтому в какой-то момент мы решили — уже в 1980-х — помочь молодым группам, которые начали проходить через такие же запреты, как и мы в свое время. И создали для них базу, чтобы там могли записываться и играть молодые, запрещенные тогда команды. Вот и все.
— Пройдя длинный путь с группой «Цветы», думаю, вы во многих смыслах стали первопроходцами. И это такое веление души облегчить путь молодым.
— Да, в тот момент существовала такая необходимость, потому что запретов было много.
— Сейчас тоже есть необходимость, но не из-за запретов, а с точки зрения поддержки новых имен.
— Это совсем другая история. Здесь уже коммерческий, продюсерский, подход — меня не интересует.
— Но вы сейчас поддерживаете молодых музыкантов?
— Как я поддерживаю? Да они и сами молодцы все, их поддерживать не нужно. В то время мне казалось важным помочь людям пробиться через цензуру, запреты коммунистического режима. Сейчас обычная жизнь, и я музыкой давно не занимаюсь и этим особо не интересуюсь.
— Но при этом вы художественный и идейный руководитель музыкального театра, то есть музыкой вы все-таки занимаетесь.
— Театр — это совсем другое.
— Но он музыкальный.
— Музыкальный — неправильно говорить. Он называется театром музыки и драмы.
— В чистом виде музыкальных театров не существует, везде встроена драма. Просто я хочу понять, как Центр Стаса Намина стал Театром Стаса Намина — ведь у театра другой статус? Или для вас глобально ничего не изменилось?
— Вы знаете, оттого что это всем известно и везде написано, сейчас вести долгий разговор, рассказывать, что дважды два — четыре, совсем странным выглядит. Все знают, чем отличается продюсерский центр от театра.
— Но для вас это стало принципиально другим?
— А при чем тут я? Существует понятие «театр», и существует понятие «рок-группа».
— Потому что это ваш путь.
— Не мой путь — у всех одинаково: театр есть театр.
— Вы лукавите, вы же художник — я говорю про сущность человека.
— Я не могу вам сказать ничего про мою сущность, потому что об этом вы должны говорить, а я-то что…
— Мюзиклы и рок-постановки в Театре Стаса Намина чем отличаются от всех тех мюзиклов, которые проходят на других площадках?
— Я не знаю, что ставится в стране, и не хожу в другие театры. А что касается нас, мы делаем то, что у нас получается.
— Постановка, премьера которой состоится в ближайшие дни?
— Сейчас театр сделал мне сюрприз: спектакль, который я еще не видел. Сегодня первый раз его буду смотреть — об истории группы «Цветы». В связи с тем, что «Цветам» 55 лет — день рождения группы почему-то в ноябре считается, — вот в ноябре и будет спектакль. Посмотрим — сегодня и завтра премьера.
— И вы все отдали на откуп театру?
— Почти все время так происходит. У нас театр творческий, и там рождаются спектакли.
— Полная свобода от вас?
— Конечно.
— Это уникальная ситуация: художественные руководители театров, с которыми я общалась, достаточно жестко держат все процессы в руках, прежде всего творческие.
— У нас нет текучки — люди работают по 25, 20, 15 лет, и за эти годы уже привыкли работать вместе. Очень органичный, такой творческий состав — они знают, что делают, и есть общее понимание.
— А приток новых людей в театр происходит? Как вы их находите?
— Бывает время от времени. Я никого не нахожу. Сами актеры кого-то ищут, если необходимо.
— И в постановке о группе «Цветы» вы совсем отстранились?
— Почему я отстранился? Для меня сюрприз подготовили, основанный на реальных фактах, воспоминаниях, биографиях. Там ничего выдуманного нет. Но я еще не смотрел, как они сделали. Кусочки только увидел на репетиции — мне показалось очень симпатично. Они все сами играют живьем, сами поют очень здорово. Наверное, поют даже лучше, чем когда «Цветы» были молодыми.
— Про «Цветы», триумф и ту роль, которую группа играла, действительно написано очень много. Я надеюсь, что создатели постановки все это донесут до аудитории. Как руководитель и художник в широком смысле слова, вы наблюдаете за реакцией зрителей на происходящее в театре?
— Чтобы как-то я наблюдал — такого нет. В принципе, у нас всегда аншлаги — люди приходят, им нравится. А какую реакцию надо наблюдать?
— Сменилось уже несколько поколений зрителей — насколько меняется восприятие? Считаете ли вы театр востребованным и нужным?
— Как можно говорить, что востребовано, а что нет?
— Вы сказали, что всегда аншлаг, а это критерий.
— Приходят люди — значит, наверное, да.
— Ориентируется ли театр на то, что нужно здесь и сейчас более молодому поколению?
— Думаю, нет. То, что связано со мной, с музыкой, которая была в «Цветах», и со всем остальным, в основном построено на каком-то внутреннем понимании, мировоззрении и не соотносится с сегодняшней необходимостью.
— Вы говорите о вечном?
— Бывает, что и не о вечном. Это связано только с тем, что есть внутри у актеров и у меня. То, что нам хочется говорить, мы и говорим. А когда это совпадает с тем, что и зрителям интересно, то и слава богу.
— Как вы находите вдохновение?
— Да ничего я не нахожу: что интересно, то я и делаю. Это связано и с музыкой, и с театром, и с кино.
— Вы видитесь мне абсолютно свободным человеком. Пройдя такой путь — это большая редкость. Ведь свобода — это то, что ты можешь делать и говорить все что хочешь.
— Я не знаю, что такое свобода. Термин вы назвали.
— Вам наверняка задают вопрос: что такое свобода для вас? Вы живете и делаете то, что вам нравится. А кто или что является не то чтобы критерием, а способом понять, что вы на верном пути?
— Я не уверен, что на верном. Я на пути, которым могу идти. Вот я иду по нему, а верный путь или неверный — только там знают.
— В театре особенная атмосфера — это сразу чувствуется. Молодые сотрудники наверняка ориентируются на вас как на учителя, вы мастер для них, гуру.
— Может быть, в какой-то степени.
— Неужели у вас не бывает околофилософских или философских бесед про степень свободы, самовыражение?
— Конечно, бывают очень часто.
— Как строится процесс, как вы всех настраиваете? Ведь это авторский театр.
— Я никого никуда не настраиваю.
— Нет-нет, вы сейчас лукавите. А эти беседы, которые вы проводите?
— Я не провожу специально. Все само складывается: говорим, как все люди разговаривают. Это не то, что я провожу беседы.
— Это же авторский театр?
— А что такое авторский театр? Когда один человек делает, остальные ему подчиняются? Это не авторский театр.
— Нет, это когда один человек имеет свой путь, свои взгляды.
— У каждого человека свой путь. И у всех, кто в театре работает, тоже свой.
— Но это театр вашего имени, то есть ваш путь немножечко доминирует.
— Я его начал — ну и что? Это же не значит, что театр авторский. Это коллективный театр.
— С другой стороны, если даже ставят «Цветы», где все основывается на фактах, которые наверняка сами и сверяли.
— Со мной не надо сверять — все написано, все факты существуют. Со мной не обязательно разговаривать на эту тему. Как сделать на сцене режиссерски, актерски — это вопрос совершенно другой, чисто творческий. Сверять со мной не нужно. Бывает, что я сам включаюсь в какие-то спектакли, а бывает, что не включаюсь и полностью даю творческую свободу актерам, которые теперь уже не только актеры.
— Почти режиссеры. А если вы видите в процессе репетиции, не на генпрогоне, что можно поправить?
— Я советую.
— Они прислушиваются?
— Иногда могут прислушиваться, а могут и нет.
— Вы допускаете спор?
— Спор? Я не спорю, я могу посоветовать.
— Это удивительный образ художественного руководителя. Я думаю, все, кто будет слушать, непременно захотят прийти к вам в театр.
— Не знаю. У нас специфический театр, поэтому, возможно, он не всем подходит. Все захотят прийти? Прийти и посмотреть спектакль? Да.
— Вам как художнику, теперь в более узком смысле, приносят ли удовлетворение выставки? Когда была последняя?
— Пишу много. Где-то месяца три назад в Голландии, в Италии, еще где-то.
— А в Москве?
— В Москве несколько лет назад, когда у меня был юбилей или что-то такое, в Московском музее современного искусства сделали мою большую выставку.
— Вам важны выставки?
— Конечно, как любому человеку важно показывать, что он делает — и я с удовольствием показываю. Но это не значит, что всем обязательно должно нравиться — у всех свои вкусы. Вокруг меня много людей, которых я очень уважаю, доверяю их мнению. Мне важно, чтобы они посмотрели. И люди тоже смотрят с удовольствием.
— Кто из художественного мира для вас имеет ценность?
— В смысле изобразительного искусства? У нас есть очень серьезные художники, потрясающие. Если говорить про моих друзей, то это такие уникальные художники, как Александр Рукавишников, Михаил Шемякин, Георгий Франгулян, — столпы, которые просто недостижимы, — они великие таланты. И в мире, конечно, очень много хороших художников.
— Как вам современные художники, молодые?
— Есть разные художники. А что значит «молодые»? Какой возраст называть молодым? Я не до такой степени знаю всех художников. Я говорю, что изобразительное искусство в России очень развито, есть серьезные, великолепные художники мирового уровня.
— Как вас принимают за границей, где недавно проходили выставки?
— Да везде одинаково.
— Везде успех?
— Я не знаю, что такое успех.
— Да вы лукавите. Успех в театре — это когда аншлаг.
— Нет, конечно. Это разные понимания успеха. Аншлаг — совершенно не обязательно успех. Аншлаги бывают в очень примитивных и пошлых видах искусства.
— Вам важно качество публики?
— Мне неважно. Я делаю только то, что могу, и то, что мне нравится. Больше я ничего не могу. Что мне важно? Я не знаю. Что мне нравится, то и делаю.
— Вы сказали, что вам важно мнение больших художников. И важно мнение людей.
— Да, конечно. Я с уважением отношусь ко всем людям.
— Я всегда чувствую, как тот или иной творец относится к людям: прощает, принимает, любит, дает им существовать и даже оправдывает. Спасибо, что вы любите людей, поэтому и аншлаги в театре в том числе.
— Я не сказал, что люблю людей. Я сказал, что с уважением отношусь к тем, кто приходит на выставки, слушает музыку. Любить людей — это очень сложное понятие. Как можно любить всех людей? Есть такие люди, которых не только любить нельзя.
— Но и принимать.
— Я не принимаю всех людей, я принимаю только достойных. Может, животных всех принимаю, а людей — нет.
— Каким вы видите будущее Театра Стаса Намина? И думаете ли об этом?
— Не знаю. Я про будущее не думаю никогда.
— Вы живете настоящим?
— Не знаю, каким настоящим. Живу как живу.
— Но вы же думаете вместе с театром о репертуаре, постановках, о том, что должно случиться в течение года? Это небольшой шаг, но все же будущее.
— Есть планы, конечно, что поставим в дальнейшем. Это относительное будущее.
— Короткое будущее — так я называю. Я сейчас как раз про него, а не про то, что наступит через 20–30 лет.
— У нас есть спектакли, которые мы сейчас собираемся ставить. Один из них будет сегодня.
— А что еще в планах, если не секрет?
— Будем делать мюзикл «Щелкунчик». Еще есть планы.
— Можете назвать?
— Можно, конечно, но лучше сделать, а потом уже говорить, чем наоборот.
— Я обязательно схожу на постановку. Хотя не знаю, насколько вы любите разбирать фильмы, спектакли, в целом творчество.
— Нет, не люблю.
— Я так и подумала.
— Конечно, мне неинтересно это. Я разбираю только тогда, когда делаю, и тогда уж, конечно, анализирую все, пытаюсь найти какие-то драматические связи.
— Сейчас подумала, что в современном культурном пространстве и музеи, и театры, и даже композиторы уже приучились, что нужно все объяснять аудитории.
— Все люди по-разному устроены. Кому-то хочется объяснять — должны объяснять. Что плохого?
— Дело, наверное, не в том, что хочется объяснять. Многие просто боятся, что их не поймут, и начинают делать этот шаг вперед.
— Я же вам говорю: люди должны делать так, как им хочется.
— Вы ни в коей мере не будете упрощать задачу?
— Да задач нет никаких. Что тут объяснять? Музыка, с моей точки зрения, устроена так, что если она не нравится, то она не нравится. Объяснять, мне кажется, того не стоит. Музыку, как и все остальное искусство, если человек не чувствует, значит, он не чувствует, значит, ему не нравится. Не всем должно все нравиться, правда.
— Но это первичный уровень — уровень чувственного, эмоционального.
— Этого достаточно.
— Я так устроена, что мне всегда нужен еще интеллектуальный пласт.
— Значит, вы должны требовать, чтобы была еще дополнительно какая-то концептуальная интродукция.
— Но мне нравится потом сверять свое мнение с творцами. И таких, как я, много.
— Со мной сверять ничего не нужно. Когда я что-то завершил, то это уже законченное произведение, и со мной про него рассуждать не надо. Если оно само за себя не говорит, значит, не удалось.
— А вы возвращаетесь к тем постановкам, которые свершились, уже живут?
— Бывает, что и возвращаемся, — как складывается. Иногда что-то меняем, но совершенно не обязательно.
— Значит, не совсем отпускаете свои творения? Вы к ним возвращаетесь, присматриваете за ними.
— Я же не сказал, что забываю. Как складывается, так и складывается. По-разному, у меня нет закономерностей. Есть официальный сайт: мы создали такую творческую биографию, где фактически собрано, наверное, все, что я делаю. Если кому-то интересно, можно на большом экране открыть этот сайт и потратить кучу времени, чтобы посмотреть, послушать и узнать, чем я занимаюсь. Но по большому счету это мало кому интересно, потому что люди в основном занимаются своей жизнью, а чужая редко кого интересует, особенно когда она длинная и большая.
— Когда находишь ту самую объективную информацию, можно ли в ней увидеть вас как человека?
— Я не знаю, можно или нельзя. Вы увидите то, чем я занимаюсь, — этого вполне достаточно. Я абсолютно открыт и ничего не скрываю, поэтому легче всего узнать через так называемое искусство.