«Общайтесь с ребенком как с человеком — носителем будущего». Интервью с режиссером Александром Федоровым
Александр Федоров — выдающийся деятель российского театра, чье имя прочно связано с развитием детского и юношеского сценического искусства. Более трех десятилетий он возглавляет Детский музыкальный театр юного актера (ДМТЮА), который основал в 1988 году, превратив в уникальную творческую лабораторию для подрастающего поколения. Юные артисты не просто играют роли, а проходят полноценную актерскую школу, осваивая сложные техники и репертуар. За эти годы были поставлены спектакли, вошедшие в золотой фонд, многие выпускники успешно продолжают профессиональную карьеру. Главная миссия театра — воспитание личности через искусство. Сегодня Александр Федоров остается верен своим идеалам, продолжая открывать новые грани детского творчества и вдохновлять как юных артистов, так и их наставников. Его опыт и взгляды — бесценный ориентир для всех, кто верит в силу театра.
Фрагмент беседы (полная версия интервью «Культуре Москвы» доступна на видео).
— «Культура Москвы» — в Детском музыкальном театре юного актера. Вокруг нас множество самых разных игрушек, и мы будем беседовать с Александром Львовичем Федоровым, заслуженным деятелем искусств, заслуженным артистом России, композитором и режиссером, лауреатом премии Правительства Российской Федерации в области культуры, основателем и художественным руководителем театра, в котором мы и находимся.
— А еще с профессором Всероссийского государственного университета кинематографии имени С.А. Герасимова и Российского института театрального искусства — ГИТИСа. Это важно, а то руководство посмотрит — два ректора и скажет: «Здрасте», — и быстро из профессоров в доценты.
— По дороге к вам я увидела на подоконнике огромную рыжую белку. Каково мое удивление, что белка у вас в кабинете. Вы все игрушки подбираете на улице?
— Если я вижу на улице игрушку, я ее подбираю. Я не могу иначе: на мой взгляд, в любой кукле, даже если она сделана на фабрике, есть душа. Куклы для того и созданы, чтобы не обижать, а только радовать, играть, быть рядом с тобой. Поэтому, когда их выбрасывают, это неправильно.
— Да, прекрасная белка, но такие грязные лапы — ужас просто.
— Скоро будут чистыми. С чистыми лапами — в кабинет.
— Я заметила: вы, если видите одну хорошую игрушку, сразу покупаете похожие.
— Вы правы. Когда они вместе, это же как семья. Вот из Екатеринбурга три замечательные дамы. Мне понравилась одна в красном пиджачке с нагрудной сумочкой, но, когда я ее взял, понял: те две останутся одни. Мне кажется, что в городах, где я бываю, меня знают, поэтому ставят сразу несколько кукол, чтобы я их купил.
— Самое главное, что куклы вас знают и выстраиваются на улице.
— Да, наверное. У меня много кукол и здесь, и дома, и я не могу всех сюда привезти. Кроме кукол, я собираю бронзовых детей: есть разные — и хулиганы, и музыканты, даже один курильщик.
— Когда я зашла в театр, у меня мозг не сразу сработал, где я нахожусь. Такой шум, гвалт! Как вы и ваша команда выживаете во всем этом?
— Да как-то привыкаешь… Потом это такой момент входа детей в театр, некой разминки: «Ну как же, мы так долго не виделись — два дня. Много произошло — надо все рассказать».
— А сколько у вас всего студий?
— Есть труппа театра — 185 человек, от семи лет, первоклассников, до 11-классников. В ней несколько групп, разделенных по возрастам. А есть еще студии — их четыре, но они располагаются не здесь. Одна студия занимается в «Экспромте» — это наш зал рядышком, другая — на Дмитровке, нашей исторической сцене, где мы были. Студия в «Вегасе» — зал, в котором сейчас шел спектакль «Баста». И еще одна студия на Бауманке. В каждой занимается около 150 человек. Это тоже все по группам, всю неделю, от понедельника до понедельника. Но в отличие от труппы студийцы не играют спектакли.
— Все, кого я сегодня видела, войдя в театр, — это труппа?
— Это труппа, те, кто занимается здесь. В студиях обучающий процесс, они показывают свои итоговые результаты родителям, мне, педагогам. Но у нас принцип: студии не отодвигаются от театра. В конце каждого сезона обязательно финальный концерт, в котором участвуют и студийцы, и труппа. Более того, подпитка труппы — из студии, мы почти не берем ребят со стороны.
В театре ситуация более жесткая: надо еженедельно показывать спектакли. В пятницу вечером спектакль, в субботу два, в воскресенье два. Хотя играют разные ребята, конечно, мы стараемся сильно не загружать. Да и чтобы не одни и те же играли — все-таки народу много, надо всем дать возможность попробовать свои силы.
— А много ли ребят из студий или труппы поступают потом, например, в ГИТИС или во ВГИК?
— Мы чемпионы по поступающим в театральные учебные заведения в стране и в Москве. И мне нравится, что на вступительных экзаменах ребят узнают: в них чувствуется определенный стиль, открытость, направленность.
— По сути, вы первый мастер, который их сформировал.
— Конечно, многие из них приходят сюда в восьмилетнем возрасте и уходят в 17-летнем. Девять лет, кто-то шесть, семь — это большой отрезок их еще небольшой жизни. Здесь не только театр, здесь есть семья, есть клуб. Я считаю, что процентов на 50, а может, и больше, это театральное искусство, а остальное — клуб и общение.
— На самом деле вы даете им среду. Подросткам очень важно иметь навык общения, когда ты раскрепощаешься и учишься описывать мир вокруг себя. Это гораздо важнее, чем даже актерское мастерство: просто видеть и описывать мир.
— Конечно, ты выходишь в зал, в котором сотни людей, и ты должен быть им интересным, правдивым, ты должен их увлечь. Знаете, когда люди, отзанимавшись в театре шесть-семь лет, приходят в другой институт, нетеатральный, они сразу становятся центром. Они не могут по-другому — они привыкли так общаться не только на сцене, когда у тебя есть партнер. Иногда и так называемый апарт: когда ты выходишь вперед и говоришь со зрительным залом, ты не должен зажиматься. Если видишь, что зрители невнимательны, ты должен сделать так, чтобы они стали внимательны, чтобы смотрели на тебя, слушали и им было интересно. Не то что развлекать или кривляться, а привлечь внимание. И не на две-три минуты — ведь это спектакль. Два часа! Ты должен два часа рассказывать все в действии, на сцене, понимая, что тебя должны слышать. Не просто слушать, а еще и слышать. Не просто смотреть на тебя, но и видеть. Ты должен быть музыкантом, потому что ты должен петь — театр же музыкальный. Тут много всего.
А уж если кому-то достается главная роль — это вообще отдельный опыт. Потому что ты в центре, ты сейчас главный, и на тебя работает вся твоя команда — 40 человек, 30, 20, 10, не важно сколько. Они делают так, чтобы ты был поднят, чтобы тебя было видно, потому что ты проводник идеи, смысла спектакля.
— А как вы боретесь с зачатками звездной болезни?
— Только работой. Тут такая ситуация: сегодня ты интересен — допустим, ты симпатичная, маленькая и можешь сыграть Пеппи. А через два года ты выросла, стала здоровенной девахой — и ты уже не Пеппи. Будешь ли ты играть другую главную роль, непонятно. И к этому нужно готовить.
К тому же у нас не один состав, хотя, конечно, есть и самый крутой, но мы стараемся все равно дать возможность ребятам поиграть. И тогда, когда ты не в главной роли, ты играешь в массовке.
— Как вы формируете репертуар? Понятно, что многое базируется на классике, шедеврах мировой литературы, тем не менее существует ли современная детская драматургия?
— Это такой большой вопрос, который часто поднимается на заседаниях Союза театральных деятелей. Драматургия для детей сложна, и за нее не очень платят. Важно сделать так, чтобы она действительно была востребована, чтобы были гранты — это то, чем мы сейчас занимаемся. Нужно увлечь авторов: если ты напишешь, пьеса будет поставлена.
— Но у вас же есть лаборатория режиссуры, которая может адаптировать произведения с точки зрения современности?
— Конечно. И мы чрезвычайно благодарны Министерству культуры России, несмотря на то, что мы московская команда…
— Но Москве вы тоже благодарны?
— Мы сейчас находимся в здании, которое построила Москва. Москва — это наше все. А возвращаясь к Минкульту, в свое время нам предложили сделать лабораторию для молодых режиссеров и авторов именно для создания спектаклей для детей — не только силами детей, но и взрослых. В театре есть взрослая труппа: профессиональные актеры порядка 30 человек, которые работают с детьми. Если нужен взрослый персонаж, его играет взрослый актер. Это закон: дети играют детей — мы не наклеиваем бороды, усы, животы, все должно быть естественно. Министерство культуры дает такой грант, причем этот грант увеличивается: сначала одна сумма, теперь другая; мы сразу отметили, что идея очень хорошая. Пять-шесть лет назад, когда только начинали проект лаборатории, было, кажется, заявок восемь, сейчас их под сотню.
— Во взрослой драматургии и денег больше, и многое держится исключительно на поддержке.
— На поддержке и любви и исходя из внутреннего принципа: «Я должен это сделать, потому что должен; если не я, то кто».
— Мне кажется, что среднестатистический гражданин России большую часть спектаклей посмотрел в детстве. Став взрослым, он уже почти не ходит в театр.
— Знаете, что явилось причиной такой ситуации, что о детях забыли, — 1990-е годы. Нет, о взрослых не забыли: там и музыка была, и все-таки что-то снимали, а о детях — абсолютно. Это выброшенное время, когда стояла одна задача — выжить: где-то заработать денег, поесть, попить, что-то на себя нацепить. Все разрушилось. Это была как будто гражданская война — в тот момент о детях просто забыли. Слава богу, сейчас у нас не бывает пустых залов — значит, есть желание.
— Я где-то вычитала, что вы уже 36 лет театром занимаетесь.
— Мы были организованы в 1988 году — это 37 лет.
— Уже несколько поколений детей поменялось. Как оставаться актуальным? Насколько генеральные темы, которые волнуют детей, изменились?
— Как сказал один человек, очень трудно детям рассказать сказку, чтобы они в нее поверили.
— Сейчас или всегда?
— Сейчас. Разница огромная. Те дети, которые были в 1988 или 1989 году…
— Они еще Деду Морозу верили.
— Они были, как я говорю, голодными до информации, до всего. Сейчас, конечно, все информированы невероятно, но все равно это дети — и они по-прежнему от тебя ждут чего-то нового.
— Вы тот человек, который 37 лет держит единое повествование, единую логику. И если вдруг что-то происходит, где-то замирает, у вас всегда есть запасной вариант — вы всегда придумываете, чем закрыть эту паузу.
— Да, их можно и нужно заинтересовывать чем-то очень живым. В телефоне, в интернете все есть, но они по-прежнему хотят живого — чего-то такого, что их тронет. Это дает, конечно, настоящее искусство: настоящее кино, не «мыло», настоящая литература, настоящая живопись. Конечно, я с ними общаюсь не как с непонятно кем, а как со своими сотрудниками. Это не значит, что я с ними запанибрата. Нет-нет, они знают прекрасно, что есть определенная грань, за которую не переступают.
— Но вы их тоже уважаете, как взрослых людей.
— Вот вы сейчас сказали очень правильное слово, главное правило в этом театре. Ты можешь не любить того или иного ребенка — он тебе не нравится. Тебе нравятся блондины, а брюнеты не нравятся. Ты любишь своего ребенка, а этих детей любить не обязан, но обязан уважать. Это самое главное, потому что из уважения и любовь возникнет. Ты должен их уважать, даже таких маленьких.
— Завершая, я бы хотела, чтобы вы дали правильные советы или напутствия родителям, чтобы они с детства воспитывали в детях культуру театра и это стало нормой.
— Я приглашаю всех в наш театр: приходите и выбирайте спектакль, который вам покажется интересным. Я вам советую одно, наверное самое главное: общайтесь со своим ребенком как с человеком — носителем будущего, потому что в нем есть вы: мама, папа — и что-то еще, что отличает его от вас. Вы должны его уважать за то, что он в будущее понесет вашу историю, культуру. Не научите — ничего не понесет.
Обязательно читать. Как сказал Иосиф Бродский в нобелевской лекции, есть преступления против литературы: преследование авторов, непечатание книг, сожжение. Но даже сожжение книг — это, скорее, психологический акт, гораздо страшнее преступление — «пренебрежение книгами, их нечтение». Если это преступление совершает человек, то он расплачивается за него собственной жизнью. Если совершает нация, она расплачивается собственной историей.
У нас в театре есть такая традиция: я как руководитель на каждой нашей встрече читаю новое стихотворение. Я знаю огромное количество стихов: могу читать 2,5–3 часа не останавливаясь. Это и Александр Пушкин, и Иосиф Бродский, и Анна Ахматова, Марина Цветаева, Александр Блок, Борис Пастернак — много. И дети: «Мы тоже должны, как Львович». Все читают стихи, и я очень этому рад.
Мы существуем за счет городского бюджета, и могу сказать — не надо жаловаться, получаем не самые маленькие деньги, хорошие. Не скажу, что нас заваливают выше крыши, но нас не просто финансируют, а понимают, что здесь особая статья: интересное творчество, работают дети, и они, и взрослые творят интересные вещи. Дай бог, чтобы этот пример Москвы распространялся, да он и распространяется.
Я оптимист, потому что страна наша — чудо: через что прошла, через такие ужасы, кошмары, а все рождает и рождает. И дети талантливые, потрясающие, замечательные — во всех концах нашей необъятной. Я бываю везде: от Москвы до Чукотки. Вы не представляете: чем дальше, тем талантливее. Поэтому я оптимист — я верю в ребенка.